Друг детства

Завтра Владику было бы 72. Для Израиля это не возраст, здесь средняя продолжительность жизни 82 года. Планирую выпустить небольшой сборник стихов мужа в популярном формате фотокниги. С его фотографиями о путешествиях. В качестве предисловия будут слова наиболее важных в его жизни людей. Сегодня делюсь этими первыми трогательными строками.
Неуместно перечислять научные звания, регалии и почетные президентские должности автора текста. К тому же, они не важны самому автору. Про его многочисленные научные достижения и открытия писать не буду потому, что в этом ничего не смыслю. Представлю этого прекрасного человека так: просто самый большой друг детства - Шурик Мац. Для меня это больше, чем родственник.

Эти короткие заметки нельзя назвать систематическими воспоминаниями о друге, скорее, это воспоминания на тему. Ничего удивительного, наша активная дружба пришлась на школьные и, меньше, студенческие годы. Мы не были «закадычными» друзьями, но очень близко общались, знали семьи друг друга, были откровенными в разговорах при встречах, которые с течением жизни становились все более редкими. Поэтому естественно, что и мои воспоминания охватывают, в основном, ранние периоды нашей жизни.

Мне вот-вот 70. Понятно, что в таком возрасте сообщения о смерти друзей, хороших знакомых и просто людей, которых знал, приходят с отвратительной регулярностью. Каждый уход человека это трагедия, с которой можно примириться, но привыкнуть невозможно. И все же отношение к известию о смерти бывает разным. Оно, наверное, зависит от твоей внутренней подготовленности к этому событию, степени близости к человеку, и т.д. Если ты не видел человека десятилетиями, то отношение к сообщению об его смерти может быть отстраненным. Так, например, я воспринял недавнее известие о смерти нашего с Вадиком Шацким одноклассника, с которым мы вмеcте с Вадиком были очень дружны в школе, но практически не встречались после ее окончания.

С Вадиком было не так. Известие об его смерти меня буквально потрясло. Несмотря на то, что я как-то ориентировался в сложившейся ситуации, видимо, просто психологическое нежелание даже гипотетически рассматривать такое развитие событий сделало меня совершенно неподготовленным к нему.

Должен сказать, что я позвонил некоторым из наших школьных и университетских соучеников, с которыми сохранил связь, и реакция всех была близка моей. Горькое и искреннее сожаление.

А ведь мы не встречались десятки лет. Если бы не встреча, организованная нашим соучеником Борей Емцем, теперь профессором радиофака ХГУ, то и не встретились бы. Но когда встретились, то буквально вцепились друг в друга. Не виделись кучу лет, в сущности, прошла жизнь, как ее уложить в короткую встречу? Мы в разговоре перескакивали с темы на тему, ходили по школьному коридору, говорили о судьбе наших старых друзей и общих знакомых. Договорились о будущих встречах, и действительно, потом несколько раз успели повидаться. Одна из встреч была вместе с Лялей Барской, нашей школьной приятельницей, приехавшей на несколько дней из США.

А познакомились мы с Вадиком Шацким в 1948 г., поступив в 1-б класс мужской начальной школы №48. Замечу, кстати, что и в школе и в университете всегда говорили «Вадик» и никогда – «Володя», как, по-видимому, было принято позднее в семье.

Школа располагалась на ул. Данилевского, там, где сейчас находится областная клиническая больница. Это было маленькое одноэтажное здание с двориком, откуда и заходили в школу. Сейчас этого домика нет, его снесли, когда расширялась территория больницы. Да и институт начальных школ, по крайней мере, в городе, наверное, отсутствует. И точно отсутствует деление школ по полу.

А тогда это было нормой. Очень многие мальчики наших домов прошли через 48-ю школу. В нашем классе было несколько мальчиков из дома, в котором жил Вадик. С одним из них, Эдиком Златиным, забавным и приятным мальчишкой, Вадик потом дружил.

Говорю «потом», т.к., все же, ощущать себя индивидуальностями настолько, чтобы можно было говорить о каких-то четко выраженных отношениях, мы начали уже в средней 131-й школе, куда весь класс был переведен после окончания начальной школы.

Вспоминаю забавный эпизод. Между нашими домами была война. Тогда такое бывало. И вели ее старшие ребята, а мы, мелюзга, не знали ни причин, ни масштабов, ни последствий. И активное участие, конечно, не принимали. Но были и камни, и проломленные головы, и милиция. Ареной боевых действий являлась территория Сумского рынка и стадион «Пионер». И однажды девочки нашего двора «захватили в плен» моего одноклассника, крошечного мальчишку по фамилии Тернюк. Он что-то храбро выкрикивал и размахивал палкой. Его со смехом отпустили.

Что можно сказать о начальной школе? Учились писать, считать, были чернильницы «невыливайки», которые носили в мешочках в школу, ручки с перьями, оставляющие жуткие кляксы в тетрадях. И учительница Вера Владимировна, которая учила нас всем начальным премудростям.

И еще совсем личное воспоминание. Именно в это время ко мне пришло понимание, что я не единственный еврей на свете. Нужно знать обстановку жуткого бытового антисемитизма послевоенного времени, чтобы понимать, насколько для меня это было важно. Ведь я боялся выходить в свой двор гулять. И вдруг мальчик, с которым мы где-то играли, меня спрашивает « Ты еврей?». Это был наш одноклассник Эдик Шимон. Позже я узнал и других евреев-одноклассников.

5-й класс, 131-я школа. Теперь от дома довольно далеко. Началось обучение по предметам. Русский – Лидия Ивановна, арифметика – Мария Владислвавовна. Мы уже подросли, начались гуляния вне школы, ходили в гости друг к другу.

Вадик Шацкий примерно этих лет. Красивое, хорошее, чистое лицо, крайне неторопливый, обстоятельный. Незабываемый смех – похож на фырканье, начинается как будто издалека, сначала эти фырканья редкие, потом учащаются. Казалось, что он стесняется показать, что ему смешно.

Забавно было смотреть на эту пару – Вадика и Эдика Златина. Они жили в одном дворе, хорошо знали семьи друг друга, вместе часто ходили в школу. Эдик весь в движении, ни секунды покоя, прыгает, бегает, скачет. Вот он вьется вокруг Вадика, подкалывает его, насмешничает, Вадик лениво и спокойно от него отмахивается, затем начинается редкое фырканье, потом смех.

В последние встречи с Вадиком я снова услышал этот смех.

Думаю, что именно в те первые годы средней школы я познакомился с мамой Вадика, довольно часто заходя к нему домой. Что я тогда понимал? И все же видел разницу в том, как жил он и жил я. Отчетливое понимание пришло, конечно, позже.

Одна комната в коммунальной квартире, очень тесно заставленная вещами. У правой от входа в комнату стены стоит пианино. Отец Вадика погиб на фронте, и мать, музыкальный работник, вынуждена была работать в нескольких местах, чтобы обеспечить семью. Подробностей их быта я, конечно, не знал. Но Вадик был всегда очень аккуратен, никогда не получал замечаний за «внешний вид» - невыглаженный пионерский галстук или недостаточно белый воротничок.

Мама Вадика помнится мне довольно высокой (или я был маленьким) и красивой женщиной с прямой осанкой и доброжелательной улыбкой. Она, видимо, была достаточно активной, т.к. входила в родительский комитет. У нее было еврейское имя, может быть, Этель, точно не помню. Я ее смутно помню на выпускном вечере и никогда не встречал после окончания школы.

Неторопливость Вадика и довольно частые опоздания на первый урок были предметом постоянных шуток. Первым уроком обычно бывала арифметика. И я помню шарж в нашей классной газете «Пионер», изображавший торопящегося в школу Вадика, и беспомощные стихи «Далеко еще до школы, нужно поскорей бежать, ведь Мария Владиславна может маме рассказать». Шарж нарисовал Эдик Шимон, а текст мой. Наверное, 5-й класс.

Вадик был абсолютно бесконфликтным мальчиком. Среди ребят бывало всякое, бывали драки, обиды, ссоры, группки. С ним – никогда и ничего. К Вадику всегда и все относились спокойно и доброжелательно, как соученики, так и их родители. И даже его школьная кличка (клички имели все, прошло это к старшим классам) была нежной – Шатуля.

Учился всегда хорошо. Не полностью отлично, но хорошо. Совершенно без троек. И казалось, без особого напряжения. Спокойно отвечал, когда вызывали, ровно писал контрольные работы.

Иногда после уроков мы заходили ко мне. В одной из комнат на полу лежал ковер, на котором проходили веселые баталии. Через этот ковер прошла куча наших мальчишек – и Вадик, и Эдик Златин, Эдик Шимон, Славик Дунай, который в наш класс попал позже. Сначала ковер использовался как поле боя, но потом отец подарил мне фотоаппарат «Любитель», и под ковром, там было темно, мы проявляли и контактно печатали первые наши фотографии. Экспозиция обеспечивалась немецким ручным фонариком, который мой отец привез с фронта. В нем, прокручивая отражатель, можно было менять цвета. Нужны были белый для экспозиции и нейтральный красный. Самое удивительное, что на фотографиях можно было что-то увидеть. Позднее пришли «Смена», увеличитель, и многие снимки, которые сохранились у наших одноклассников, сделаны на этом аппарате. Несколько фото, сделанных, видимо, в день последнего звонка, сейчас передо мной. Вадик на них вполне взрослый юноша.

Кажется, когда мы были в 7-м классе, нас смешали с женской, 116-й школой. Часть мальчиков (из соображений места жительства) была переведена в 116-ю школу, и наоборот, к нам пришли девочки. С одной из них, Лялей Барской, мы с Вадиком встречались у меня в 2009 г.

Для меня всегда было загадкой, почему Вадик отказывался играть на пианино в нашей компании. Я не помню, имел ли он систематическое музыкальное образование, может быть и нет, т.к. неизбежные при этом походы в музыкальную школу обратили бы наше внимание. И все же совершенно не исключаю, что имел. При его организованности это могло носить спокойный и внешне незаметный характер, и поэтому уйти из памяти. А вот свободно играл, это точно. Дело, видимо, в репертуаре. Мы, шпана, и нам давай «Мурку», а он, когда заставляли, играл камерную музыку (прекрасно помню, как Вадик сидел за пианино в школе). Можно только представить реакцию Эдика Златина на такую музыку. Я и сейчас улыбаюсь, вспоминая эту сцену. Насколько я знаю, музыкальные способности Вадика были востребованы, но уже позже, во взрослой жизни.

Любопытно, но что-то подобное происходило с нашей одноклассницей Томой Шереметьевой, блестящей, многогранно одаренной девочкой. Она окончила музыкальную школу, и ее близкие подруги рассказывали, что она прекрасно играет. Однако в сколько-нибудь широком круге соучеников не играла никогда.

«Нас было мало на челне», в классе человек 30, но был ближний круг, т.е. ребята, с которыми проводили время и вне школы, с чьими родителями были знакомы, бывали друг у друга в домах. Конечно, мы с Вадиком принадлежали одному кругу. Он прекрасно знал моих родителей, особенно маму, разговаривал с ней, рассказывал о себе. Это было и после окончания школы. Общался с моим старшим братом, врачом-невропатологом, и тот чем-то ему помогал в борьбе с армией.

Когда должна была приехать Ляля Барская, я позвонил Вадику пригласить его. Он сказал «Шурик, ну конечно я приду, ведь вы для меня родненькие». Так и было. И, черт побери, я не могу понять, как случилось, что основную часть взрослой жизни мы прожили параллельно.

Не помню, чтобы Вадик (как и многие из нас) обнаруживал четкую профессиональную ориентацию в старших классах школы, когда пришлось задуматься о выборе профессии. Но, видимо, наедине с собой он все продумал и взвесил. Его выбор физфака был сделан без всяких внешних колебаний. Я поступил на мехмат, но годом позже.

В том году, когда Вадик уже учился в университете, а я нет, мы изредка встречались. Он познакомил меня со своими однокурсниками, в частности, с Вадиком Красницким, приведя его ко мне, Со Светой Гегузиной, Женей Перским. С Вадиком Красницким мы потом ездили на Соловки, ходили в походы по Кавказу, Света вышла замуж за моего друга, и мы поддерживаем отношения до сих пор. Много лет общались с Женей Перским.

Светина мама, Суламифь Ароновна (ей сейчас 95 лет, и она живет в США) о двух Вадиках говорила «Вадик, который не выговаривает букву «р», и Вадик, который не выговаривает букву «л». На кафедре Якова Евсеевича Гегузина Вадик проходил специализацию.

Встречаясь в коридорах университета, мы прогуливались, трепались. В памяти один сюжет. В самом начале первого курса я обратил внимание на преподавателя, внешность которого производила глубокое впе чатление. Увидев его во время беседы с Вадиком, спросил, кто это. Вадик посмотрел на меня удивленно и сказал «Это же Каганов!» Каганов – блестящий физик-теоретик, его называли Мусик (Моисей), был (кажется, он жив и сейчас, живет в США) фундатором многих инициатив в Харькове. Он был среди создателей «Клуба научной фантастики», привозил в Харьков Станислава Лема, и «Клуба содружества наук», на собраниях которого можно было встретить самых крупных ученых Харькова.

Какое-то время после окончания университета мы с Вадиком оставались в поле зрения друг друга, но потом жизни разошлись. Разные профессиональные направления, разные работы, потом семьи, разные увлечения. Не исключаю, что именно увлечения сыграли в этом важную роль. Я увлекся на последних курсах университета горным туризмом, а Вадик, уже работая, яхтами. Занятно, что с Витей Диковским, который, кажется, привлек Вадика к этому виду спорта, я познакомился еще студентом. Он учился в институте с Мишей Николаевским, нашим школьным соучеником.

Помню, как при какой-то встрече Вадик с горящими глазами рассказывал об этом увлечении. Видимо, для него это было очень важно, давало сильные эмоции, образовало круг общения. В сущности, что-то подобное происходило и у меня, только мы вязали разные узлы.

Дальнейшие встречи были редкими и относятся к разным годам. Помню встречи с Вадиком после окончания университета и его рассказы, носящие достаточно личный характер. Помню, как мы сидели у меня и разбирали математические фрагменты из книги Я.Е.Гегузина «Физика спекания», тематика работы Вадика. Помню его приход со старшим сыном. Помню уже в начале 90-х случайную встречу на Московском проспекте, когда мы стояли примерно час и рассказывали друг другу о последних событиях. Но все это не было регулярным общением, которое не могут заменить случайные встречи.

Невозможно сохранить все знакомства и дружбы, которые случаются в жизни. К этому нужно относиться с пониманием. И у меня были, наверное, более близкие друзья, с которыми потом достаточно спокойно разбрелись по жизни. И только, пожалуй, в отношении Вадика я испытал острое сожаление и почему-то чувство вины за несостоявшуюся взрослую дружбу.